Владимир Кирсанов (II)
В 1924 году из-за голода в Поволжье семья была эвакуирована в Пензу, где жили родственники. С 12 лет Володя начал трудиться на заводе. После службы в армии продолжил работать слесарем-лекальщиком инструментального цеха, параллельно закончив в 1938 г. Пензенское музыкальное училище. В 1943 г., совмещая учебу и работу в Саратовском театре оперы и балета, закончил государственную Саратовскую консерваторию им. Л. В. Собинова. В августе 1945 был переведен солистом оперы в Новосибирский государственный театр оперы и балета, за 30 лет работы в котором исполнил весь репертуар ведущего баса. По окончании певческой карьеры Владимир Кирсанов занимал пост заместителя директора НГАТОиБ.
Умер 28 июля 1999 года в Новосибирске.
последнее обновление информации: 16.07.18
публикации
Памяти артиста 23 марта исполнилось бы 100 лет со дня рождения солиста Новосибирского государственного академического театра оперы и балета Владимира Яковлевича Кирсанова. Сегодня в городе осталось мало людей, кому довелось слышать в свое время его чарующий бас на сцене. Но те, кто знал Кирсанова, вспоминают о нем только с теплотой, восхищением и любовью Семиэтажный дом на улице Депутатской, который отделяет от «сибирского колизея» только небольшой скверик, был построен в свое время специально для артистов новосибирского оперного. Ныне здесь живет и народная артистка СССР Лидия Крупенина, и семья дирижера Алана Жоленца, и заслуженная артистка России Нина Фуралева, и, конечно, потомки героя нашей публикации. Дочь певца — Наталья Кирсанова — любезно согласилась поделиться с газетой «Честное слово» воспоминаниями о своем отце. Наталья Владимировна закончила консерваторию по классу «хоровое дирижирование», 30 лет преподавала все хоровые дисциплины в музыкальном колледже, 17 лет работала дирижером в детской вокальной студии театра «Глобус» и востребована до сих пор: она — доцент кафедры музыкального воспитания в Новосибирском театральном институте, а также руководитель детской вокально-драматической студии в телекомпании «Старая мельница».
Оперная «коммуналка» — Папа с мамой были студентами Саратовской консерватории, когда я родилась, — начала свой рассказ Наталья Владимировна. — Это было довоенное время — 1940 год. И так случилось, что, когда мне было шесть лет, родители расстались. До 12 лет я жила с мамой — в очень скудных послевоенных условиях на улице Нерчинской в крошечной каморке. Это были очень аскетичные годы: полуголодное детство, ночные очереди за хлебом… Ну а дальше началась просто сказка! Я стала жить с папой, да не где-нибудь, а в здании оперного театра! Правда, причины нашего размещения в храме искусства были весьма прозаичными: не хватало квартир, и многие артисты жили там. Одно-, двухкомнатные квартирки располагались в левом крыле театра (где сейчас находятся гримерки). Жили мы в так называемом «барабане» — есть такие балконы на третьем этаже. Там и находились комнаты для артистов (наша была довольно большая). Нас с папой опекала домработница из ссыльных немцев. Она содержала нашу квартирку в чистоте, приносила всем пользу, а взамен этого имела кров. Но это не был какой-то обмен: папа просто помог Анне Ивановне в трудную минуту, приютив у себя. Итак, это было счастливое время. Школьные подружки просто обожали ходить ко мне в гости, ведь театр оперы и балета — такая экзотика! И особенно экзотичным было, когда мы, дети артистов, по окончании школы лазили на его крышу — а там очень страшно! (Это снизу кажется все таким гармоничным). На стене, что находится позади купола, есть ступенька метров пяти в высоту. Так мы садились там, болтали ногами и… в первый раз целовались (смеется). Фойе театра тоже использовалось по полной программе: поскольку там очень гладкая поверхность, то гоняли на велосипедах. Более того — кое-кто ухитрялся даже держать собак! В театре! Например, у балетмейстера Сатуновского был, вообще, сенбернар! Леди (так звали собаку) садилась около служебного входа, с гордым, но добродушным видом, словно лев на питерской набережной, и позволяла всем себя гладить. Моя же собака была очень шумная. Так что заводить ее «домой» приходилось по узкой площадке очень быстро, и это был большой риск: ведь если бы Аза тявкнула, ее бы услышали зрители во время спектакля, поскольку выход этот располагался прямо у сцены. Несмотря на то что завести собаку папу пришлось упрашивать, он любил всякую живность. Когда на папу садились голуби и синицы прямо на улице — это было просто явление! И однажды, вернувшись из какой-то поездки по области (коллектив театра всегда был обязан отрабатывать в колхозах и совхозах), он привез неоперившегося галчонка. Поскольку тот самостоятельно есть, конечно, не умел, то папа брал его за основание клюва, раскрывал его, засовывал туда мошек, мух, кусочки мяса или зерно — и поставил-таки на ноги! Галчонок порхал-порхал по комнате, а потом раз — и улетел восвояси! Но потом стал прилетать. Так и повелось: улетит — прилетит, улетит — прилетит… К папе, вообще, все животные льнули и шли на поправку. Если, там, голубь подбитый — то он хорошел, оперялся и становился красавцем! То же самое — и с растениями: все, что ни кидал папа в землю, у него росло. На даче у него только яблонь было посажено около 20 деревьев, а на одном дереве привито аж четыре сорта! Разве что мандарины не росли. Несмотря на регалии, полученные от парткома, месткома и прочее-прочее, он был очень открытым человеком. На дачу к нему ходили постоянно — за советами, за саженцами. Он очень любил плавание, всякую физическую работу. Для него всегда было огромной радостью что-то строить, мастерить, рыбачить, охотиться. Он обожал все железки: плоскогубцы, молотки, гвозди. Очень бережно ко всему этому относился: никакого гвоздика нельзя было выкинуть, ведь когда-нибудь он должен был пригодиться. У папы были золотые руки. Он, например, умел вязать рыбацкие сети. Вязать сети — это вам не кот чихнул. Все свои умения и лучшие черты характера папа передал мне, он ведь хотел сына. Так что я так же, как и он, умею ремонтировать и кухонные плитки, и утюги (смеется). Но больше всего человек заражает собственной деятельностью. Когда в семье кругом звучит музыка (мать нашей рассказчицы — тоже певица. — Прим. редакции), то, естественно, что ребенок будет обладать какими-то наследственными чертами — ОСОБЕННО воспринимать и впитывать музыку. И поэтому я — музыкант. И, конечно, при всех своих качествах у отца просто не могло не быть поклонниц. Но второй раз он женился только после моего замужества: мы сделали это почти одновременно (у нас с отцом были очень доверительные дружеские отношения, и он меня в этом плане берег от душевных травм). Одна женщина, поклонница, писала письма без конца. Ее восхищение талантом отца постепенно переросло в личную симпатию и глубокую влюбленность. Но поскольку ответов от него она не получала, то стала писать письма мне. Отца женщины вообще любили. Он был высоченный — под два метра ростом, в шутку называл себя даже «центнер» — когда периодически полнел, что естественно для басов. После спектакля вес, конечно, сбрасывал. Солистки-партнерши по спектаклям относились к нему очень тепло. Особенно любили папу, я знаю, балетные девчонки. Он встанет, как глыба (был же рослый и сильный), а они как разбегутся да как прыгнут на него! А он их ловит (смеется)! Это же нужно поддержку сразу сделать! В общем, шалили, баловались.
Звучание прошлого Вся жизнь Владимира Кирсанова протекала, конечно же, в театре. — Он уходил рано, на репетиции, с 16.00 до 17.00 или с 15 до 17.00 был обед, а дальше — спектакль, — продолжает свое повествование Наталья Владимировна. — Когда папы не стало, то мне, уже взрослой женщине, узнав, что я — его дочь, говорили: «Ой, какой у тебя папа! Какой папа! У него был такой голос!» А я… забыла, какой у него был голос. Время стерло его звучание. Помню, что когда я была маленькой, он сажал меня около себя и начинал гримироваться. И все бы ничего, пока не приклеивал бороду. Тогда я начинала реветь. Помню еще, что когда они с сокурсниками из саратовской консерватории сажали картошку на каком-то острове где-то на Волге, отец устраивал меня на грудь, а сам на спине плыл на этот остров. Часто брал на гастроли. В первый раз я попала на двухмесячные гастроли с театром, когда мне было 13 лет — мы ездили тогда во Владивосток. Целый поезд был забит артистами и их детьми! Коллектив же большой — чего стоит только один хор и оркестр, и у всех дети: оставить-то не с кем. Во Владивостоке в сентябре нас определили в школу. Но, думаете, мы ее посещали? Конечно, нет: мы ходили на море — собирали там всякие морские звезды, ракушки и даже плавали, хотя была уже осень. Очень папа любил петь на застолье. У второй его супруги — Зои Михайловны Ножиной (она по профессии врач, недавно отметила 92 года) огромная родня. И когда все они приходили в гости, поющие, шумные, то начинали петь народные песни. Любимыми песнями отца были «Тонкая рябина», «По диким степям Забайкалья», а также романс «Горигори, моя звезда». И несмотря на то что его сильный голос, конечно, перекрывал остальных, петь с ним все равно любили (смеется). А вот сам голос забыла… Знаю, что его считали одним из лучших на новосибирской сцене Царем Салтаном: он любил хохмить. Папа умер в возрасте 87 лет, а когда я его слышала в последний раз, мне, наверное, было лет 40. Я облазила в свое время весь архив нашего радиокомитета, никаких следов не нашла и на телевидении. Пока Толя Гревцов из нашего поколения детей артистов, сын балетной пары — Юрия Гревцова и Лидии Крупениной — который долгое время работал на телестудии, не откопал и не принес мне одну запись — семиминутную сольную партию Фердинанда из оперы «Трубадур». В ней стражник Фердинанд поет о том, как из-за цыганки в детстве были разлучены два брата. Так я вновь услышала замечательный папин голос. Это было года два назад. А совсем недавно у меня произошло еще одно соприкосновение с отцом. В оперном давали «Фауста» в концертном исполнении. Так там, на заднем плане, шел видеоряд. Сначала выхватывали крупные планы исполнителей, оркестрантов, дирижера и т. д. А потом пустили в режиме слайд-шоу портреты тех, кто исполнял партии в этой опере в 60-х годах. И когда промелькнул папин портрет, я, неожиданно для самой себя, пронзительно крикнула: «Папа!!!», чем сильно удивила сидящую соседку. «Что с вами?» — спросила та. «Знаете, — говорю, — это мой папа…». И учитывая, что театрального музея уже нет, я просто благодарна режиссеру за то, что эти лица вдруг всплыли. Жаль только, что портреты были безымянными, и никто из молодого поколения так и не узнал имен былых солистов новосибирской оперы: Надежды Первозванской, Бориса Кокурина, Натальи Куртенер, Вениамина Арканова, Полины Ульяновой… и, конечно же, Владимира Кирсанова.